понедельник, 26 ноября 2012
ИнтересноеВ 1946 г. редактор Дэвид Астор (David Astor) сдал Джорджу Оруэллу (George Orwell) отдаленный шотландский сельский дом, в котором тот приступил к написанию своей новой книги «1984». Книга стала одним из наиболее значительных произведений 20 века. В этой статье Роберт МакКрам (Robert McCrum) рассказывает историю мучительной жизни Оруэлла на острове, на котором писатель, находясь при смерти, и осаждаемый творческими бесами, оказался втянутым в лихорадочную гонку, чтобы закончить книгу.
«Был ясный, прохладный апрельский день, и часы пробили тринадцать».
Через шестьдесят лет после публикации Оруэлловского шедевра эта кристальная первая строчка звучит также естественно и захватывающе, как и всегда. Но в авторской рукописи вы найдете нечто совсем другое: не столько эту звенящую ясность, сколько одержимое переписывание разными чернилами, свидетельствующее о необыкновенной суматохе, стоящей за этим произведением.
Будучи, пожалуй, определяющим романом 20 века, вечно свежей и современной историей, термины которой, такие как «Большой Брат», «двоемыслие» и «новояз», вошли в повседневное употребление, «1984» был переведен на более чем 65 языков, и разошелся по всему миру миллионными тиражами, обеспечив Джорджу Оруэллу уникальное место в мировой литературе.
Слово «оруэлловский» стало универсальным обозначением репрессивного или тоталитарного, а история Уинстона Смита, рядового обывателя своего времени, продолжает находить отклик в душах читателей, чьи страхи перед будущим разительно отличаются от страхов английского писателя середины сороковых годов.
Обстоятельства, окружающие создание романа, складываются в удивительную историю, которая поможет объяснить мрачность Оруэлловской антиутопии. Представьте английского писателя, вконец расхворавшегося, в одиночку борющегося с бесами собственного воображения в мрачном отдаленном шотландском поселении среди опустошенности после второй мировой войны. Оруэлл вынашивал идею «1984» (или «Последний человек в Европе») со времен Испанской гражданской войны. Его роман, который чем-то обязан антиутопии Евгения Замятина «Мы», начал обретать определенную форму в 1943-44 годах, приблизительно в то время, когда он со своей женой Эйлин усыновил их единственного сына Ричарда. Сам Оруэлл утверждал, что отчасти его вдохновила встреча лидеров союзных держав на Тегеранской конференции в 1944 г. Айзек Дойчер (Isaac Deutscher), его коллега по «Обсервер», сообщил, что Оруэлл был убежден в том, «что Сталин, Черчилль и Рузвельт сознательно планировали поделить мир» в Тегеране.
Оруэлл начал работать в «Обсервере» Дэвида Астора в 1942 г., сначала в качестве литературного критика, а затем в качестве корреспондента. Редактор открыто восхищался «абсолютной прямотой, честностью и порядочностью» Оруэлла, который проработал под его руководством все 40-е. Близость их дружбы сыграла решающую роль в истории романа.
Сотрудничество с «Обсервером» уже пошло на пользу творчеству Оруэлла, что выразилось в написании «Скотного двора». По мере того, как война приближалась к концу, плодотворное сочетание прозы и воскресной журналистики способствовало появлению гораздо более мрачного и сложного романа, задуманного им после этой знаменитой «сказки». Из его критических статей в «Обсервере», например, четко видно, что он был очарован связью между нравственностью и языком.
В его работе присутствовали и другие влияния. Вскоре после усыновления Ричарда квартира Оруэлла была разрушена попаданием самолета-снаряда. Атмосфера беспорядочного страха в каждодневной жизни Лондона военного времени стала неотъемлемой частью настроения создаваемого романа. Но худшее было еще впереди. В марте 1945 г., находясь в командировке по заданию «Обсервера» в Европе, Оруэлл получил сообщение о том, что его жена Эйлин скончалась под наркозом во время заурядной операции.
Внезапно он стал вдовцом и отцом-одиночкой, кое-как сводя концы с концами в своем жилище в Ислингтоне (район Лондона), непрестанно работая, чтобы заглушить горе и тоску по безвременно скончавшейся супруге. В 1945 г., например, он написал почти 110000 слов для различных изданий, включая 15 критических статей для «Обсервера».
И тут в историю вступает Астор. У его семьи был участок на уединенном шотландском острове Джура рядом с островом Айлей. На участке находился дом в семи милях от г. Ардлусса, возле дальнего северного края этого скалистого верескового острова — одного из Внутренних Гербидских островов. Изначально Астор предложил Оруэллу провести там выходной. В разговоре с редакцией «Обсервер» на прошлой неделе Ричард Блэр заметил, что, по семейной легенде, Астор был ошеломлен тем, с каким энтузиазмом Оруэлл откликнулся на его предложение.
В мае 1946 г. Оруэлл, всё ещё собирая осколки своей вдребезги разбитой жизни, сел на поезд и отправился в долгое и трудное путешествие на остров Джура. Своему другу Артуру Кестлеру (Arthur Koestler) он рассказывал, что это было «почти так же, как собирать корабль в антарктическое путешествие».
Это было рискованный ход: здоровье Оруэлла находилось не в лучшей форме. Зима 1946-47 годов была одной из холоднейших зим века. Послевоенная Британия была еще мрачнее, чем во время войны, и Оруэлл постоянно страдал от болей в груди. По крайней мере, будучи отрезанным от раздражителей литературного Лондона, он мог спокойно приняться за новый роман. «Задыхаясь от журналистики», — как он выразился в разговоре с другом, «Я все больше и больше напоминал выжатый лимон».
Как это ни странно, но часть возникших перед ним трудностей происходила из успеха «Скотного двора». Спустя годы невнимания и безразличия, мир начал осознавать его гений. «Все просто набрасываются на меня», — жаловался он Кестлеру, «Хотят, чтобы я читал лекции, писал заказные брошюры, участвовал в том, в этом, и так далее. Ты не представляешь, как я хочу быть свободным от всего этого и снова иметь время, чтобы думать».
На острове он бы мог скрыться от всего этого, но творческая свобода имела свою цену. За несколько лет до этого в эссе «Почему я пишу» он описал борьбу, связанную с написанием книги: «Написание книги — это ужасная, изматывающая борьба, подобная затяжному приступу тяжелой болезни. Писатель никогда не возьмётся за это, если им не движет некий бес, которого он не может ни оттолкнуть, ни (sic) понять. Все что он знает — это то, что бес этот — тот же инстинкт, который заставляет ребенка вопить, чтобы привлечь внимание. Так же верно и то, что писатель никогда не напишет ничего пригодного для чтения, если не будет изо всех сил стараться вычеркнуть влияние собственной личности». И этот его знаменитый афоризм: «Хорошая проза подобна оконному стеклу».
С весны 1947 до самой смерти Оруэлл вновь и вновь проходил через каждый аспект этой борьбы самым болезненным образом, который только можно представить. В душе он, пожалуй, наслаждался совпадением теории и практики. Он всегда крепчал от страданий, причиняемых самому себе.
Сначала, после «невыносимой зимы», он наслаждался одиночеством и дикой красотой Джуры. «Я бьюсь над этой книгой», — писал он своему агенту, «которую, возможно, закончу к концу года — во всяком случае, к тому времени я завершу наиболее трудную часть работы, если позволит здоровье, и если я не буду заниматься журналистикой до осени».
Дом, возвышающийся над морем на вершине тропинки, покрытой выбоинами, с четырьмя небольшими спальнями и просторной кухней. Жизнь была проста и даже примитивна. Электричества не было. Оруэлл готовил еду и грел воду на газу. Керосиновые фонари типа «летучая мышь», по вечерам жёг торф. Он по-прежнему, одну за одной, курил самокрутки с махоркой: духота в доме была уютна, но вредна для здоровья. Радиоприемник на батарейках был его единственной связью с внешним миром.
Оруэлл, тихий и спокойный человек, прибыл на остров лишь с походной кроватью, столом, парой стульев и несколькими котелками и мисками. Это была спартанская жизнь, но именно в таких условиях он любил работать. Здесь о нем вспоминают, как о призраке во мгле, костлявой фигуре в дождевике.
Местные жители знали его под его настоящим именем — Эрик Блэр (Eric Blair), высокий, мертвенно-бледный, печальный человек, беспокоящийся о том, как он будет справляться со всем этим в одиночку. Решение было найдено, когда к нему присоединился его маленький сын Ричард со своей нянькой: они наняли опытную сиделку Аврил. Ричард Блэр вспоминает, что его отец «Не справился бы без Аврил. Она отлично готовила и была очень практичной. Ни в одном из рассказов о жизни моего отца на острове не упоминается, насколько важную роль она сыграла».
Обустроившись на новом месте, Оруэлл, наконец, смог приступить к работе над книгой. В конце мая 1974 г. он сказал своему издателю Фреду Варбургу (Fred Warburg): «Наверное, я уже написал почти треть черновика. Но мне не удалось сделать столько, сколько я планировал к этому времени, потому что здоровье моё находится в наиболее скверном состоянии весь этот год, начиная, приблизительно, с января (грудь, как обычно), и я никак не могу избавиться от этого».
Зная о том, с каким нетерпением издатель ждёт его новый роман, Оруэлл добавил: «Конечно, черновик всегда представляет собой ужасный бардак и имеет мало общего с окончательным результатом, но, тем не менее, это основная часть работы». Он продолжал упорно работать и в конце июля планировал закончить черновик к октябрю. После, как он говорил, ему понадобится еще полгода, чтобы подготовить окончательный вариант для публикации. Но произошла катастрофа.
Одной из приятных сторон жизни на Джуре было то, что он мог проводить время на природе со своим сыном: ходить на рыбалку, гулять по острову, кататься на лодках. В августе, в период чудной летней погоды, Оруэлл, Аврил, Ричард и их друзья возвращались с похода на небольшой моторной лодке и чуть не утонули в печально известных водоворотах залива Корривречкан.
Ричард Блэр вспоминает, как он «чертовски замёрз» в ледяной воде, и это не пошло на пользу лёгким Оруэлла, чей непрекращающийся кашель беспокоил его друзей. Он тяжело заболел на два месяца. Характерно, что его рассказ Дэвиду Астору о том, как они чуть не утонули, был достаточно лаконичным и даже небрежным.
Упорная работа над «Последним человеком Европы» продолжилась. В конце октября 1947 г., подавленный «скверным здоровьем», Оруэлл признавал, что его роман все ещё находился в «жутком беспорядке и требовалось полностью перепечатать около двух третей».
Он работал, словно в лихорадке. Гости дома вспоминают звук печатной машинки, раздававшийся сверху из его спальни. В ноябре он свалился с «воспалением лёгких» и преданная Аврил стала ухаживать за ним. Кестлеру он говорил, что «очень болен и лежит в постели». Накануне Рождества, в письме коллеге по «Обсерверу», он объявил новости, которых всегда опасался: у него обнаружили туберкулёз.
Через несколько дней, в письме Астору, отправленному из больницы «Эрмирес», Ист Килбрид, графство Ланаркшикр, он признался: «По-прежнему чувствую себя смертельно больным», и неохотно согласился с тем, что после того происшествия в заливе Корривречкан, он «как дурак, решил не идти к доктору. Я хотел побыстрее продолжить работу над книгой». В 1947 г. не было лекарства от туберкулёза, доктора прописали свежий воздух и диету, однако в продаже появилось новое экспериментальное средство — стрептомицин. Астор устроил доставку этого средства в больницу из США.
Ричард Блэр считает, что его отцу дали чрезмерную дозу этого нового чудо-лекарства. Побочные эффекты были ужасными (язвы гортани, волдыри во рту, выпадение волос, шелушение кожи, расслоение ногтей пальцев рук и ног), но в марте 1948 г., после трёхмесячного курса лечения, симптомы туберкулёза исчезли. «Всё конечно, и, по-видимому, лекарство сделало своё дело», — сообщил Оруэлл издателю. «Это подобно потоплению корабля, как средству избавления от крыс, но стоит того, если даёт желаемый результат».
Готовясь к выписке из больницы, Оруэлл получил письмо от издателя, которое, как выяснилось потом, послужило ещё одним гвоздём в его гроб. «Для вашей литературной карьеры», — писал Варбург своему звёздному автору«, «очень важно, чтобы он [новый роман] был завершён к концу года, или, по возможности, еще раньше».
Как раз в то время, когда ему нужно было выздоравливать, Оруэлл вернулся в Барнхилл и погрузился в корректуру своей рукописи, пообещав Варбургу сдать роман в «начале декабря», и сражаясь с «мерзкой погодой» осенней Джуры. В начале октября он признался Астору: «Я настолько привык работать в постели, что, по-моему, так мне нравится больше всего, хотя, конечно, печатать в постели неудобно. Бьюсь над последними главами этой чёртовой книги о возможном положении дел в случае, когда атомная война ещё не конец».
Это одно из крайне редких упоминаний Оруэлла о теме своей книги. Он считал, как и многие писатели, что обсуждать незавершённое произведение — плохая примета. Позднее он описывал её Энтони Пауэллу, как «Утопию, написанную в форме романа». Печать чистовой копии «Последнего человека в Европе» стала следующим этапом сражения Оруэлла с его книгой. Чем больше он корректировал свою «невероятно никчёмную» рукопись, тем больше она становилась текстом, который только он мог прочесть и понять. Она была, как он сказал своему агенту, «чрезвычайно длинной, ровно 125000 слов». С характерной прямотой он заметил: «Я недоволен книгой, но я не всецело неудовлетворён»… Думаю, что идея неплоха, но исполнение могло быть и лучше, если бы я не писал под влиянием туберкулёза«.
И он всё еще не определился с названием: «Я склоняюсь к «1984» или «Последний человек в Европе», — писал он, «но, возможно, через пару недель я придумаю что-нибудь ещё». К концу октября Оруэлл счёл, что работа закончена. Теперь ему был нужен лишь стенографист, чтобы помочь привести всё это в порядок.
Это была отчаянная гонка на время. Здоровье Оруэлла ухудшалось, «невероятно никчёмную» рукопись надо было перепечатывать, и приближался декабрь — крайний срок. Варбург и агент Оруэлла обещали помочь. Вследствие взаимного недопонимания по поводу кандидатур машинисток, они умудрились безмерно ухудшить и без того скверную ситуацию. Оруэлл, чувствуя, что помощи ждать бесполезно, поддался своим инстинктам бывшего ученика частной закрытой средней школы: он решил действовать самостоятельно.
К середине ноября, ослабев настолько, что уже не мог ходить, он перешёл на постельный режим, чтобы всерьёз взяться за «ужасную работу»: самостоятельно перепечатать всю книгу на своей «престарелой печатной машинке». Поддерживаемый бесконечными самокрутками, кофе, крепким чаем и теплом керосинового обогревателя, под бури, обрушивающиеся на Барнхилл днём и ночью, он продолжал сражаться. К 30 ноября 1948 г. работа была практически закончена.
Теперь Оруэлл, старый вояка, заявил своему агенту: «Это действительно не стоило всей этой суеты. Дело в том, что, поскольку я устаю сидеть прямо в течение какого-либо времени, я не могу печатать достаточно аккуратно и не могу делать много страниц в день». Кроме этого, добавил он, просто «поразительно», какие ошибки могла бы допустить профессиональная машинистка, тем более «в этой книге, сложность которой в том, что она содержит множество неологизмов».
Машинописная рукопись нового романа Джорджа Оруэлла появилась в Лондоне в середине декабря, как и было обещано. Варбург сразу же осознал все её достоинства («одна из страшнейших книг, которые я когда-либо читал»), так же, как и его коллеги. Во внутренней служебной записке говорилось: «Если мы не продадим 15-20 тысяч копий, то нас нужно будет пристрелить».
К этому времени Оруэлл покинул остров и отправился в туберкулёзный санаторий в горах Котсуолдс. «Я должен был сделать это ещё два месяца назад», — говорил он Астору, «но нужно было закончить эту чёртову книгу». И опять в этой истории появляется Астор, чтобы проследить за лечением своего друга, но лечащий врач Оруэлла был настроен пессимистически.
По мере распространения вестей о «1984» у Астора заработали его журналистские инстинкты и он начал готовить «Досье Обсервера» — значительный похвальный отзыв, но Оруэлл отнёсся к этой идее с «определённой долей тревоги». Весной у него «началось кровохарканье» и «ужасное самочувствие большую часть времени», но он смог участвовать в предиздательских ритуалах, с удовлетворением отмечая «достаточно хорошие отзывы». С Астором он шутил, что его бы не удивило, «если бы пришлось переделать досье в некролог».
Роман был опубликован 8 июня 1949 г. (и через пять дней в США) и практически повсеместно признан шедевром, в том числе и Уинстоном Черчиллем, который признался своему доктору, что прочёл его дважды. Здоровье Оруэлла ухудшалось. В октябре 1949 г. в палате больницы Лондонского медколледжа он обвенчался с Соней Браунэлл (Sonia Brownell), при этом Астор выступил в роли шафера. Это был мимолётное мгновение счастья. Он дотянул до нового 1950-го года. Ранним утром 21 января произошло обширное кровоизлияние, и он скончался в больнице в одиночестве.
На утро БиБиСи передало новость о его смерти. Аврил Блэр и её племянник всё еще находились на Джуре, они услышали эту новость по маленькому радиоприёмнику. Ричард Блэр не помнит, были ли тот день ясным или прохладным, но помнит, какое потрясение произвело это сообщение: его отец скончался в возрасте 46 лет.
Дэвид Астор организовал похороны Оруэлла на церковном кладбище города Саттон Коертеней. Там он покоится и по сей день под именем Эрика Блэра, между Его высочеством г-ном Асквитом и семьёй местных цыган.
Почему «1984»?
Название остаётся загадкой. Некоторые говорят, что Оруэлл намекает на столетнюю годовщину Фабианского общества, основанного в 1884 г. Другие предполагают, что это кивок в сторону романа Джека Лондона «Железная пята» (в котором политическое движение приходит к власти в 1984 г.), или, может быть, в сторону рассказа его любимого писателя Г. К. Честертона (G.K. Chesterton) «Наполеон Ноттингхилльский», действие которого разворачивается в 1984 г.
В своей редакции «Собрания сочинений» (в 20 томах) Питер Дэвисон (Peter Davison) замечает, что американский издатель Оруэлла заявил, что название происходит от перестановки цифр в дате 1948, хотя никаких документальных подтверждений тому не имеется. Дэвисон также считает, что дата 1984 связана с годом рождения Ричарда Блэра, 1944, и замечает, что в рукописи романа действие происходит последовательно в 1980, 1982 и, наконец, в 1984 годах. Никакой загадки по поводу отклонения названия «Последний человек в Европе» нет. Оруэлл сам никогда не был в нём уверенным. Именно его издатель, Фред Варбург, посоветовал остановиться на «1984», как более удачном с коммерческой точки зрения.
Свобода слова: влияние «1984» на нашу культуру
Влияние романа на нашу культурную и языковую среду не ограничивается лишь экранизацией с участием Джона Хёрта (John Hurt ) и Ричарда Бёртона (Richard Burton), с псевдонацистскими митингами и леденящим кровь саундтреком, и еще более ранней экранизацией с участием Майкла Редгрейва (Michael Redgrave) и Эдмонда О?Брайена (Edmond O’Brien).
Однако, вполне вероятно, что многие из зрителей шоу «Большой Брат» (в Великобритании, не говоря уже об Анголе, Омане, Швеции, или других странах, где транслируются передачи подобного формата) понятия не имеют, откуда взялось такое название, или, что сам Большой Брат, чья роль в реалити-шоу сводится лишь к тому, чтобы мирить ссорящихся и ругающихся участников, подобно мудрому дядюшке, не был таким уже славным малым в своем изначальном воплощении.
Не считая многочисленных трактовок мотивов романа в поп-культуре, борцы за свободу личности буквально набросились на его языковые аспекты, используя их для описания ограничений свободы политиками или чиновниками в реальном мире, и что тревожно — нигде и никогда столь часто, как в современной Британии.
Оруэлловский
Благодаря только этой книге и созданному им образу благополучия, разрушающегося под натиском ограничивающего, авторитарного и лживого правительства, собственное имя Джорджа стали использовать в качестве прилагательного.
Большой Брат (следит за тобой)
Выражение, использовавшееся для описания пугающе всезнающего правителя еще задолго до того, как всемирно популярное телевизионное шоу промелькнуло искрой в уме его создателей. Джордж Оруэлл понял бы иронию социальной травли участников «Большого Брата».
Комната 101
В некоторых гостиницах отказались использовать номер 101 для гостевых комнат, так же как в некоторых высотных домах нет 13-го этажа — благодаря оригинальному представлению Оруэлла о комнате, в которой находится то, что наиболее невыносимо для находящегося в ней. Как и с Большим Братом — возникло современное телевизионное шоу: на этот раз знаменитостям предлагают назвать людей или предметы, которых они ненавидят больше всего.
Полиция мысли
Обвинение, часто адресуемое существующему правительству теми, кому не нравится, что правительство пытается указывать нам, что мы должны считать правильным и неправильным. Тех, кто считает, что существует правильное мышление, называют по аналогии с Оруэлловской принудительной бригадой.
Мыслепреступление
См. «Полиция мысли» выше. Акт нарушения насаждаемого здравого смысла.
Новояз
Свобода самовыражения для Оруэлла — это не только свобода мыслей, но и языковая свобода. После Оруэлла этот термин, означающий узкий и сокращенный официальный лексикон, используется для обозначения излюбленного жаргона представителей власти.
Двоемыслие
Лицемерие, но с вывертом. Вместо того чтобы отбросить противоречие в своих взглядах, когда вы двоемыслите, вы намеренно забываете, что это противоречие вообще существует. Эта тонкость часто упускается теми, кто использует термин «двоемыслие» для обвинения своего соперника в лицемерии, но это слово очень популярно среди людей, любящих подискутировать в пивной с кружками в руках.Вот думаю теперь можно и саму книгу прочитать.
@музыка:
Нюша - Выше
@настроение:
Сонное
@темы:
Интернет,
Книги